!Начистоту

«

Я вижу: город Петроград?

Итак, году в 83-м, в пору моей службы под знамёнами Минэнерго, был направлен я в командировку в северную столицу. На два дня и две ночи.
Маменька быстро нашла телефон некоего старого знакомого-питерца и, созвонившись с ним, заручилась его обещанием принять меня на постой, как сына родного.

Прилетаю в Питер часов в пять утра. Звоню часов в 8 моему домохозяину и слышу в ответ, что к нему нежданно должен нагрянуть целый табор родственников из деревни. И я типа бреюсь.

Ну что ж. Иду по адресу командировки на огромный турбомоторный завод. Спрашиваю у них пристанища на пару ночей. Нет проблем, говорят они. Езжай, мол, на метро, потом на трамвае, потом на автобусе, потом пешком всё прямо и прямо, не взирая на лесной массив. Ну и увидишь там такой билдинг с окошками, это общага нашего огромного турбомоторного завода. Там и заночуешь.

После работы еду по указанному направлению. Нахожу эту общагу, слёзно прошусь на ночлег. Пока мест нету, отвечает мне добрая кастелянша. Но после 22-х часов диван в калидоре может и освободится. И тогда — велкам.
На часах не было и 20-ти. Решив не болтаться по лесу до назначенного срока, я отправился в ближайший жилой массив искать телефон-автомат, с которого и перезвонил своему утреннему благодетелю с вопрошением, нагрянул ли табор. Ой, нагрянул! — отвечает. Приезжай, мол, выпьем.
Выпивать я не поехал, но и дивана тоже не получил.

После всех этих обломов решил заночевать на Московском вокзале, что с честью и выполнил. Правда, место мне досталось только коммунальное — на подоконнике с тремя соседями.

Проведя следующий день в трудах праведных, покончив со всеми делами и отметив командировку, я решил не метаться в поисках ночлега, а пойти по проторённому тернистому пути вокзального бомжа. Но на Московский вокзал, где человеку упасть негде, решил не соваться, а попробовать скоротать ночь на Финляндском. Логика мною руководила железная: я прикинул, сколько поездов и пассажиров двигаются в сторону Москвы, а сколько — в сторону Финляндии. Сделав вывод, что на Финляндском должно быть свободно и комфортабельно, я принял вышеупомянутое решение и отправился поразвлечься до ночи.

Лирическое отступление

Развлекался я примитивно. Для начала зашёл в магазин «Российские вина», что между Невским проспектом и Исаакиевским собором. Там отпускали не только «на вынос», но и «на разлив». Чем я тут же и воспользовался, отведав стакан доброго молдавского портвейну. После чего отправился обзирать знаменитый собор, который в те чудесные времена использовался по прямому назначению — для подвески маятника Фуко.
Подивившись на экстерьер храма, решил, что для изучения интерьера мне мало. И осушил там же то же, что и ранее. Но до интерьера дело не дошло, поскольку я наткнулся на афишу концерта в зале «Олимпийский» и решил его посетить. Выступать должны были четыре эстонские группы, включая Магнетик Бэнд. По-быстрому выпив ещё стакан, я рванул в «Олимпийский». Проходя мимо шхуны «Кронверк», решил не упускать удобного случая и добавил...
Придя в концертный зал (билет я купил где-то по дороге), я спросил бабушку-билетёршу, где мой сектор В, и она показала мне пальцем куда-то в небо. Тебе, говорит, болезный, до тудова не доползти. Садись-ка вот тут, на служебные места. И посадила меня прямо на первый ряд. (А надо отметить, что зал был полон.)
Из всего концерта я запомнил только антракт, когда я ходил в буфет пить портвейн, а также то, как гениально у Магнетика играли два соло-гитариста.
По окончании сего развлечения я отправился восвояси — на Финляндский вокзал.

Конец лирического отступления

На Финляндском вокзале меня ждал полупустой зал ожидания. С множеством незанятых фанерных диванов и довольно свежим воздухом. Уставший от культурного отдыха, я завалился спать.

Разбужен я был прелюбезнейшим гражданином милицейского вида. Очень учтиво сообщив мне, что вокзал закрывается, он порекомендовал покинуть помещение. Чему я и последовал, спросонья не найдя убедительных аргументов против закрытия вокзала.

На улице я был встречен ливневыми осадками и холодной ночной мглой. Близился час разведения мостов. Хорошо, что я не подозревал об этом факте и спокойненько перешёл на другой берег. Уже подходя к нему, ощутил некое оживление под ногами, а после — с интересом наблюдал процесс вздыбливания мостов и прохода меж ними каких-то корабликов. Обращать внимание на дождь уже было поздно, и я не торопился.

Дойдя пешком до Московского вокзала, я прислонился к свободной стене и так дождался рассвета.

Как только метрополитен заработал, мне не оставалось ничего лучшего, чем отправиться в аэропорт, где я наконец-то по-человечески оттопырился, выпив в уютном баре токайского вина и завалившись в мягкое кресло. Вскоре белоснежный лайнер «Аэрофлота» уже нёс меня на своих надёжных крыльях навстречу солнцу. Домой.

Copyright © 2002

«

Опыт нелегального проникновения на Первоуральский пивзавод

Давно это было. Поколение нынешних 20—30летних, скорее всего, и не помнит тех специфических времён, когда реализовать желание индивидуума просто попить пива (на большей части территории державы) составляло изрядную проблему. Тогда, на рубеже 70х—80х годов прошлого века, лишь в Краснодаре, Питере и Ташкенте я мог не заботиться о дне завтрашнем...

На малой же Родине нередко по утрам приходилось переносить нечеловеческие страдания, исцеление от которых мог принести один единственный продукт пищепрома, имя которому — ПИВО. Мог, но не приносил — по причине полного своего отсутствия в пределах досягаемости страждущего.

В эту самую эпоху, в один их её непрекрасных дней, волею судьбы злоупотребляющего алкоголем — очнулся я в городе Перворуральске, знаменитом своими трубопрокатными заводами. После недолгого изучения промышленного лица города мне удалось в гуще трубных гигантов обнаружить малюсенькие воротца с проходной, охраняемой тётей с наганом на поясе, и блёклой вывеской «Первоуральский пивзавод». Вне себя от радости я отправился прямиком к воротам и стал ждать их открытия в честь какого-нибудь грузовика: въезжающего или наоборот.

Долго ждать не пришлось. Скрывшись от привратницы за массивной фигурой автофургона, я просочился на территорию и тут же нырнул в ближний кювет. Прячась в складках местности, я полз в направлении заводских кирпичных корпусов.

Пока не дополз...

* * *

Вскоре я очутился на широкой и длинной аллее, обсаженной пирамидальными тополями и ведущей в сторону (как я надеялся) пивного рая. Навстречу — по направлению к проходной — с шутками и прибаутками шёл рабочий класс (приближалось обеденное время).
— Скажи-ка, дядя, — обратился я к первому встречному гегемону, — где здесь у вас цех готовой продукции?
— А у нас тут любой цех — это цех готовой продукции, — загадочно ответил он.

С обеих сторон также громоздились какие-то уродливые строения, не вызывающие желания заглянуть внутрь даже спохмела. Но — надежда слепа, и я с отвращением распахнул замызганную дверь ближайшего сарая. Моему взору открылась вполне сюрреалистическая картина. Цех готовой продукции Первоуральского пивзавода был плотно заполнен штабелями ржавых труб полудюймового диаметра.

В те былинные времена, если кто не знает, по указанию Партии и Правительства многие промышленные гиганты, помимо основного производства, были вынуждены заниматься изготовлением так называемых «товаров народного потребления». По этой причине увиденное не особенно меня насторожило. Ну, понятно — пивзаводу вменили в обязанность, окромя производства пива, наладить выпуск водопроводных труб. Хорошо ещё, что не ракет класса «земля-воздух».

Выбравшись из «цеха готовой продукции» и глотнув (о, как болит голова!) свежего первоуральского воздуха, я со стоном отправился на дальнейшиие поиски.

* * *

Вскоре я очутился на широкой и длинной аллее, обсаженной пирамидальными тополями и ведущей в сторону (как я продолжал надеяься) пивного рая. Повсюду — по направлению к проходной и обратно — с шутками и прибаутками шёл рабочий класс (было обеденное время).
— Скажи-ка, дядя, — обратился я к первому встречному гегемону, — где я нахожусь?
— Где-где, на Первоуральском трубном заводе, — прозвучал приговор. Со времён Апокалипсиса мне не доводилось слышать подобного Гласа.

Ни от кого не скрываясь, я вышел за ворота и посмотрел на вывеску. Работяга не солгал. Зато рядом, в метре от адских врат трубного завода притулились ещё одни — чуть меньшего габарита — с вожделенной надписью «Пивзавод». Я, по понятной причине, спутал вход в Рай с входом в Чистилище.

Второй заход на цель был проще по форме, труднее по содержанию, но столь же малоэффективен по результату. Зайдя в проходную, я отцепил вахтёршу от пиджака и представился ей новым водителем пивной цистерны. Не поверив мне на слово, та потребовала документального подтверждения: пропуск и путёвку. Моё уверение непременно предоставить ей документы в обозримом будущем не убедило профессиональную старуху, и я чудом бежал крупных неприятностей.

Твёрдо зная, что не существует безвыходных ситуаций, но не будучи столь же уверенным в отсутствии ситуаций без входа, я тупо отправился обследовать железобетонную стену, огораживающую заводскую территорию. Стена была весьма умеренной высоты, однако по верхней её кромке тянулось мочало из колючей проволоки, что не вызывало желания взять барьер.

Вознаграждение за долготерпение настало довольно скоро. Колючка иссякла. Поправив шляпу, я полез через стену. Раздавленные наручные часы стали единственной омрачающей душу новостью, когда я успешно приземлился в топкую грязь на обетованной земле.

Рядом работал экскаватор. «Расширяют производство», — с удовлетворением догадался я, отряхнул прах с ног и отправился на поиски цеха готовой продукции.

* * *

Вскоре я очутился на широкой и длинной аллее, обсаженной пирамидальными тополями. Обходя меня — по направлению к производственным площадям — с шутками и прибаутками шёл рабочий класс (заканчивалось обеденное время).

Вот тогда-то меня и осенило. Коли тут кругом трубный завод значит пивзавод просто внедрён в его территорию. И не имеет собственной ограды, отделяющей его от проезжей улицы. А имеет ограду отделяющую его от трубного завода. Эврика!

И пошёл я, солнцем палимый, искать народную тропу. Нашёл быстро. Забор пивзавода был выполнен из гнилой доски-вагонки высотой метра два. Народная тропа заканчивалась мостками, довольно полого ведущими на вершину забора. Преодолеть преграду не составило труда.

Успешно приземлившись на твёрдую почву, я осмотрелся. Вот прямо передо мной высится собственно пивзавод, состоящий из единственного кирпичного сооружения. Всё остальное — это упомянутый забор и ворота с проходной, в которой, как помнит трезвый читатель, сидит грозная вахтёрша и любуется моей материализацией из-за забора. Я отчётливо вижу её побелевшие ноздри. Расстояние между нами — вчетверо меньше прицельной дальности выстрела её нагана.

Единственным спасением было укрытие в недрах пивного цеха. Я ринулся ко входу. Навстречу — по направлению к проходной — с шутками и прибаутками выходил рабочий и служилый люд (приближалось обеденное время).

Оказавшись под спасительной крышей цеха готовой продукции, я поначалу опешил. Ожидаемых штабелей ящиков с бутылочным пивом не было в помине. Но где же штуцер высокого напора, приложившись к которому, как к чудотворному источнику, можно мигом получить не только исцеление недугов тела, но и спасение души, и вечное блаженство? Нет штуцера. И спросить не у кого. Да и желания уже не осталось. Всё прошло. Внутри — абсолютный вакуум.

Выйдя из дверей цеха на свежий первоуральский воздух, я снял шляпу и подставил голову и плечи под прохладный кислотный дождик. Вахтёрша не обратила на меня никакого внимания, когда я (обдав её устоявшимся перегаром) индифферентно проследовал мимо — на выход. У неё был обеденный перерыв.

Copyright © 2002

«

Запах женщины или Живут же бомжи

Начало 80-х годов прошлого тысячелетия. Последний рабочий день перед 8 Марта. Два часа пополудни. Все, кто мог, уже не могут...

Очнувшись, я попытался сфокусироваться на трёхлитровой банке, в которой когда-то держали спирт этиловый ректификованный. (Эпоха ЭВМ уже завершалась, время IBM ещё не пришло, но спирт на обслуживание «вычислительной техники» я получал на складе исправно.) Сфокусировался. Вспомнил Конфуция. Помянул Экклесиаста. Принял наилучшее решение: выйти на мартовский морозец и освежить выхлоп.

Сказано — сделано. И побрёл я, ветром гонимый, из одного конца в противоположный конец родного Свердловска. Очевидно, домой...

До центра добрался без осознанных приключений. Увидел перед собою вывеску «Свердловская картинная галерея». Не смог вспомнить, есть ли там буфет. Решил уточнить.

Наряд мой был экстравагантен. Поверх утеплённой моей матушкой демисезонной куртки милитаристской внешности был намотан длинный шарф, связанный моей матушкой же. Венчала сей наряд чёрная фетровая шляпа модели «Охотник за ведьмами». Гардеробщица, пред ясны очи которой предстало всё это зрелище, сразу смекнула, в чём дело, и пригласила меня отведать горячего чаю с сахаром. Всё равно, мол, все гардеробные места разобраны батальоном курсантов танково-артилеристского училища, коих привели приобщиться к графическим изыскам голландского плейбоя Ван Дэйка.

Уважив сердобольную тётушку три раза подряд и похвалив её сушки, я поискал глазами часы и, удивившись столь быстрому течению времени, решил продолжить прогулку по вечернему городу согласно заранее намеченному курсу. Вышел на мартовский морозец, пересёк ул. Душегуба Малышева и вскоре очутился перед популярным «буком» — магазином букинистической книги, занимавшем первый этаж древнего особняка на улице Душегуба Вайнера. Магазин был мне как книгофилу интересен, но уже закрыт для посетителей. Оставалось лишь обойти его руину кругом в поисках чего-либо занятного.

Поиски оказались плодотворными. Во дворе вышеназванного особняка я обнаружил некую заднюю дверь весьма неказистого виду. Толкнув её и нырнув в недра цокольного этажа, я очутился в вонючем коридоре с уймой дверей не менее ужасающей наружности. Стены коридора были покрыты лохмотьями бумажных обоев, давно утративших остатки своих былых графико-колористических свойств. Под потолком во все свои 25 ватт тужилась неправдоподобно запылённая электрическая лампочка, создавая вокруг себя атмосферу камерного уюта.

Решительно распахнув первую попавшуюся дверь, я оказался в довольно-таки жилом помещении. Перед небольшим окошком, из которого лился чёрный свет, стоял обшарпанный однотумбовый письменный стол. Справа у стены, украшенной календарём за 1972 год, ютилась металлическая койка с панцирной сеткой, но без признаков какого-либо тюфяка, не говоря уж о прочих постельных принадлежностях. Фрагменты сего интерьера вылуплялись из всеобщего мрака с маленькой помощью осветительного прибора, подобного тому, что освещал коридор.

За столом спиной к двери сидел некто. Описать его внешность не берусь. Запомнилась лишь исходящая от этого субъекта мощная волна спокойствия и уверенности.

Храня полное молчание, человек сделал жест рукой, что было расценено мною как приглашение к столу. Я подошёл и устроился на шатком венском стуле рядом с хозяином, от которого терпко несло парфюмом.

Не проронив ни слова, он вынул откуда-то из широких штанин флакон «тройного», опорожнил его в единственный, украшавший собою стол, предмет (стаканом его назвать — язык не поворачивается) и пододвинул поближе ко мне. Возблагодарив Господа, я опустошил сосуд наполовину. Остатки тут же проглотил мой благодетель. «Запей», — хрипло приказал он, протянув сплюснутый пузырёк «гвоздики» с отвинченной крышкой...

За оставшиеся полчаса, что я был в сознании, мы успели познакомиться поближе. Он — Арнольд, я — Саня. Он — живёт тут, в историческом центре города. Я — не тут, а в новостройке на границе леса. Он — бывший интеллектуал-самоучка и скульптор-авангардист. Я — мелкий клерк захудалого КБ с верхним техническим образованием. Но нашлась-таки точка соприкосновения: и он, и я тащились от запаха женщины. Правда, и запахи, и женщины нравились нам с Арнольдом диаметрально противоположные. Его парадигма базировалась на простейшей формуле — два «тройных» и «гвоздика» для дамы. Мои запросы удовлетворялись ещё проще при наличии изолированного помещения и собственно женщины…

Атмосфера, сотканная нашим дыханием, сгущалась. Дискуссия грозила перерасти в диспут. И тут, как чёртик из табакерки, появилась Она. Её появление предварилось столь душной волной, что мы с Арнольдом невольно пригнулись до самых половиц. Я почувствовал шквальное головокружение и опрокинулся в космический мрак.

Очкнулся я, разбуженный звуком открываемой двери. Перед глазами — фрагмент календаря за 1972 год, почему-то положенный на бок. Справа в тело впилась панцирная сетка койки, сзади — давило чьё-то жёсткое тело.

Попытался сесть, затем — встать на ноги, перешагнув через Арнольда, мертвенно-бледного, смиренно делившего со мною аскетичный ночлег с мученической улыбкой на устах. В глубине нашей каморки я смутно разглядел ещё одну человеческую фигуру, которая не обратила на меня ни малейшего внимания. Смысла в её движениях я не усмотрел.

Наручные часы показывали полпервого ночи. Продолжать пользоваться гостеприимством Арнольда было неловко. Настала пора задуматься о ночлеге в более привычных условиях.

Выйдя в тёмный коридор, я заглянул в единственную открытую дверь, откуда сочился свет. Моим глазам предстала ванная комната без ванны, но с умывальником. Перед разбитым зеркалом безопасной бритвой «Жиллет» брился до крови мужчина в табачного цвета тройке и тёмно-синем галстуке. Поздоровавшись, я спросил, не знает ли он, где тут выход на улицу Душегуба Вайнера. Он знал. И любезно поставил в известность меня. Мы расстались друзьями.

Оказавшись на свежем воздухе, я резко ощутил перегар «гвоздики», источаемый мною. Ворот милитаристской куртки, длинный пушистый шарф и мягкая шляпа, словно перевербованные Арнольдом, с иезуитской усмешкой обволакивали моё безвольное эго «запахом женщины».

Меня вывернуло в сугроб...

Мягкий свет уличных фонарей выхватывал из темноты вальсирующие крупные снежинки. Вокруг лежали барханы искрящегося рафинированного сахарного песка. Встречный мартовский ветер сдул шлейф перегара далеко назад. Я вздохнул поглубже, как ловец жемчуга перед очередным погружением в морскую пучину, нащупал в кармане сложенную вчетверо купюру и стал ловить «шашку».

В этот поздний час дома, вися на форточке, ждала меня любимая. Обязательно завтра же подарю ей букет тюльпанов. Тюльпаны не пахнут!

Окружающая действительность постепенно обретала привычный запах. И становилась всё прекраснее...

Copyright © 2004

«

Simbirsk records

Время действия — середина лета 1991 года. Место событий — бывший Симбирск (ныне Ульяновск, в честь родившегося здесь Ленина). Я, Шуряк Большой, инженер-наладчик турбинного оборудования электростанций, и мой напарник, Шуряк Малый, молодой специалист того же профиля, волею судьбы и Минэнерго оказываемся на родине Вождя пролетарской революции. Задача наша проста: на ТЭЦ завода УАЗ (того самого, где ваяют лучшие в мире «уазики») наладить безотказную работу упомянутого оборудования. Ибо штатный персонал сделать это категорически не в состоянии по причине тотальной некомпетентности и повального алкоголизма.

Прибытие в знаменитый город и устройство на постой в двухместный номер неплохой гостиницы на крутом берегу Матушки Волги не предвещало ничего экстремального. Однако развитие событий безжалостно опровергло столь благостные ожидания.

Отель именовался «Волга», и река, видимая с балкона нашей каморки, была необычайно величественна и широка.
Как раз в этом самом месте уже несколько лет строился мост, опоры для которого то тут, то там торчали из водной глади. Будучи достроенным, сей шедевр инженерной мысли обещал попасть в книгу самого Гиннеса, ибо его расчётная протяжённость составляла 13 километров. Хитрые волжане, дабы набрать необходимый для рекорда километраж, заложили переправу не перпендикулярно течению реки, а заметно наискось — почти по диагонали.

Первый тревожный «звонок» поступил вскоре после того, как мы вышли на озарённый предзакатным солнцем проспект в поисках гастрономической лавки. Недолгие поиски торговой точки с желаемым ассортиментом продукции увенчались банальной акцией «взятия языка». Пойманный за пуговицу абориген весьма убедительно изложил, что поскольку мы находимся на территории Ленинского района этого особенного города, то уж и ежу понятно, что нам не светит. Ибо тут, в Ленинском районе, не светит никому. Для удовлетворения же своих притязаний нам просто необходимо воспользоваться транспортным средством и посетить любой аналогичный гастроном, лишь бы он располагался за чертой района, носящего святое имя Вождя.

Сочтя аргументы прохожего достаточно вескими, мы не стали выкобениваться: сели на трамвай, отрекомендованный нашим доброжелателем, и менее чем через полчаса уже приобрели всё необходимое для культурного вечернего отдыха перед предстоящим тяжёлым рабочим днём.

Каково же было наше возмущение, когда, перегруженные сумками с едой и тем, чем её запивают, мы поднялись на свой шестой этаж и тут же узнали от коридорной, что нас — чай не графья! — «уплотнили». В выделенный нам двухкоечный апартамент впустили на проживание ещё двух господ, представителей дружественного Татарстана: одного на диван, второго на раскладушку.

Итак, войдя в свой — как считалось — номер, мы застали его густо начинённым раскосыми, очень азиатскими физиономиями, источавшими столько дружелюбия и жизнерадостности, что праведному гневу нашему в этом тесном помещении места уже не нашлось.

У потомков Мамая припасено было не меньше, чем у нас с Шуряком. И уже через час мы всей интернациональной компанией ни за что не согласились бы, предложи нам расселение по одноместным «люксам» со всеми мыслимыми удобствами.

Пришельцев звали Хабибулла Нургалиевич, шеф, и Марат, его водитель. Цель приезда — получение неких запчастей, ждать которых им предстояло Аллах знает сколько времени. Свободные дни заполнялись бытовым пьянством, перемежающимся с алкоголизмом. При этом Марат каждое утро поднимался в 6.00 и бодро шёл на стоянку холить свою «чебурашку». На вопрос: «Марат, у тебя что, бодуна не бывает?» он отвечал, хитро хихикая: «Как так не бывает? Болит голова утром, а я — таблетку анальгина, и всё как рукой…»

Наши с Шуряком профессиональные дела также не блистали успехами. Персонал ТЭЦ не только сам не работал, но и нам развернуться не давал, ибо им надлежало принять в наладочном процессе непосредственное участие. Смириться с этим фактом они, понятно, не могли. И просто водили нас за нос.

При этом мы каждый божий день ездили — с тремя пересадками — на работу, чтобы выслушать дежурное «завтра уж точно начнём». Единственным позитивным моментом этих путешествий через весь город было обнаружение и дальнейшее использование по назначению пивного ларька — прямо через дорогу от ТЭЦ. Пиво было совершенно не фильтрованное (смотреть на просвет просто страшно), но в комплекте предлагались двухлитровые пластиковые канистры, очень удобные в использовании. Поэтому ежедневно мы возвращались в отель с четырьмя заметно отпитыми канистрами ульяновского пива.

Когда же нас, наконец, официально известили о том, что делать нам тут, по понятным причинам, нечего, а до отъезда на родину оставался ещё денёк, порешили мы с Шуряком: а) бросить пить (с утра) и б) ознакомиться-таки с местными достопримечательностями.

Главный объект культуры Ульяновска, разумеется, — музей Ленина. Не подойдя к нему ещё и на полмили, мы уже разглядели огромное приземистое здание с плоской кровлей, над которой точно по центру возвышался циклопических размеров остеклённый фонарь. Да, весьма внушительное сооружение отгрохали партийцы, земляки Вождя, во имя сохранения светлой памяти об этом самом человечном человеке.

Войдя в широкие дубовые двери и обилетившись, мы терпеливо прослушали некороткую экскурсию, проследовав через добрую сотню залов в сопровождении научной сотрудницы, явно обрадованной нашему появлению в пустующем музее. Из многих памятных предметов, выставленных в витринах и диорамах, наибольшее внимание привлекли пальто и пиджак Вождя, простреленные отравленными пулями злодейки Каплан. Пулевые отверстия на одежде для пущей важности перечёркнуты крест накрест красной нитью.

«Послушайте, уважаемая, — недоуменно обратился я к сопровождающей. — Точно такие же пальто и пиджак я лицезрел в столичном музее Ленина. Что же получается: на Ильиче в момент покушения был напялен двойной комплект верхней одежды?» «Уж не знаю, чего там было напялено, — ответствовала учёная дама, — только в любом из музеев Ленина нашей Родины обязательно висят такие же пиджак и пальто». И, заметив мои свежевыпученные глаза, добавила: «Это что! А известно ли вам, сколько пробитых фашистской пулей комсомольских билетов Александра Матросова раскидано по музеям страны?» Нет, нам это известно не было. «Экземпляров пятнадцать!» — торжествующе заявила она.

Лишённые дара речи, мы поплелись дальше по маршруту экспозиции.

Осмотрев музей сверху донизу, добрались до последнего зала, вход в который был перегорожен красным бархатным шнуром, закреплённым меж двух позолоченных стоек. Экскурсоводша остановилась и сообщила, что на этом осмотр заканчивается. «А что там?» — Шуряк кивнул в сторону таинственного зала. «Что ж, можете взглянуть, хотя это и не положено», — наша проводница, похоже, была в самом благодушном настроении. И отцепив шнур от одной из стоек, она впустила нас в запретную зону.

Зал, куда мы попали, казался непомерно высоким: как раз над ним и возвышается тот самый, виденный нами с улицы, остеклённый фонарь. Косые солнечные лучи пронизывали его верхнюю зону, оставляя нижнюю часть зала погружённой в прохладную тень. А в самом центре, уходя головой в облака, высилась титаническая мраморная фигура Вождя. Каменный взгляд его был устремлён прямо в светлое будущее. Кепка, стиснутая в кулаке, давно была мертва от гипоксии.

Преодолев очередной шок, я выдавил из себя: «Что это?!» Дама выдержала эффектную паузу и гордо провозгласила: «На этом месте Владимир Ильич принимает лучших школьников города в пионерскую организацию!»

Вот это и был подлинный апофеоз нашей экскурсии. И Шуряк, и я были в натуре раздавлены.

Как мы оказались на улице, память не запечатлела. Нещадно хотелось пива.

Благо, маршрут к ларьку был заучен наизусть. С тремя пересадками добрались мы до вожделенной точки и приобрели за наличный расчёт 12 (двенадцать) литров живительного напитка. С теми же тремя пересадками вернулись домой.

Казанских братьев уже не было. Они получили, наконец, нужные железяки и укатили восвояси, поближе к своему Казанскому университету, откуда в незапамятные времена нашего Вождя пнули с четвёртого курса юрфака за академическую неуспеваемость.

Мы с Шуряком выползли на балконишко и, безжалостным солнцем палимые, выдули пиво почти залпом. После чего незамедлительно осознали свою ошибку: что ж так мало взяли!? Ведь теперь придётся заново проделывать тернистый путь к родному ларьку.

Перегоняя друг друга, ринулись обратно. Сколько брать, вопроса не было. Купили ещё 12 литров. До гостиницы ехали уже не на перекладных — поймали проезжую «Чайку».

Солнце клонилось к закату. Ранним утром следующего дня нам предстояло вылететь самолётом «Аэрофлота» в родные пенаты.

«А знаешь, чего мы не сделали?!» — вдруг ошарашено воскликнул Шуряк.
«Чего мы ещё не сделали?» — ответил я вопросом на вопрос.
«Мы не макнули бороду в Матушку Волгу», — Шуряк тихо заплакал.
«Успеваем!» — подбодрил я его.

Мы вышли на улицу, на высокий на берег крутой. Вот она, Волга: рукой подать. И — ринулись вниз.

Путь оказался продолжительнее, чем казалось. Часа полтора мы продирались сквозь колючий береговой кустарник, перелезали заборы и изгороди, перебирались через грузовые железнодорожные составы, стоящие поперёк пути…

Но вот — мы на берегу. Разогнав радужные разводы, зачерпнули волжской воды и, стараясь не нюхать, оплеснули свои давно не бритые физиономии. Ритуал был соблюдён…

…Когда мы вскарабкались наверх и взглянули на часы, опять почувствовали опасение, что можем не успеть. И опять же успели! Взяли последние 12 литров.

Прошли годы. Но меня до сих пор не отпускает вопрос: 18 литров пива на рыло за день — это ли не достойный Ульяновска рекорд для книги Гиннеса?

Copyright © 2005

Наверх

Copyright © 2006 I am the Welder

All rights reserved